Мы за рюмкой могли бы в такие дали
С разговорчиками забрести своими —
Так и думалось, кажется, на вокзале,
Предвкушалось... А солнце в вечернем гриме,
Маске алой, похолоделой,
К горизонту тянулось с тяжёлым креном,
Тени длинные то и дело
Пробегали по гулким стенам.
Что уснувшим спутникам до пугливых
Перестуков сердца, колёс дорожных!
Сколько слов беспамятных и счастливых
Тут могло быть сказано — разве можно?
Ни о чём не думать, себя жалея,
Вспоминать об этих, нас ждущих где-то...
Горьковатый запах густого клея,
Сладко-приторного Амаретто.

Тратить время попусту: по живому
Резать, ждать, признание караулить...
Письма "от далёкого к дорогому" —
В каждом слове скрытое "увильну ведь!".
Увильнёт твой Кирн, не пойдёт наука
Впрок, небезупречная; из Мегары
Далеко забрались мы — мука, скука:
По подъездам жмутся сырые пары,
Или пар из лопнувшей батареи.
Знать, чего ты хочешь, ему не надо. —
Ну же, так и так ещё, нежа, рея!
Ах, воображенье стараться радо.
Ах, воображенье, цветочек слабый,
Расцветающий греческими ночами!
Если б горечь мужества придала бы,
Ты бы понял, что стоит за плечами.
В том-то и беда твоя, в том и слава:
Сам не знаешь, что так влечёт, волнуя.
Тело? — Нет, на душу идёт облава —
В сети шелковистые поцелуя.

Как кузнечик в коринфской капители,
Потерявшийся в листьях аканта,
Щекочи мое ухо, стрекочи. Неужели
Это всё про молоденького твоего арестанта?
Нежность тебя подводит, мёд липовый,
Пчёлами Аттики собранный в улей,
Семейные огорченья Ксантипповы
И сердце, которое не вернули.
Я-то знаю, как слух припадает к трубке,
И какие хрупкие эти губки —
Нет, не губы, конечно, а те — из моря,
Словно впитывающие всё горе,
Всё безумье желанья... чего? Чего же?
Ты ведь понимаешь, в любом ответе,
Так на правду похожем,
Нет ни грана смысла. Лишь сети эти
Провисают, колышутся. Феогнида
Жаль, конечно, а не мальчишку.
Стрекочи же, насвистывай хоть для вида,
Перелистывай свою книжку.

Тот, кто сделаться бы хотел рыбкой,
Узкой форелькой, юркой, чтоб пронизать
Эту гладь разделяющую, отражающую тень улыбки,
Зыбкий овал лица, волос упавшую прядь,
Тот, кто хотел бы остаться самим собою,
С самим собою, сам, как сом усатый на глубине,
Тот, кто не помнит времени, тот, кто судьбою
Не предназначен ни ей, ни тебе, ни мне,
Тот, кто поэтому всех несчастнее и жалчее,
С душою, вихляющею, словно лодка, оставшаяся без гребца,
Всех прекраснее, всех безнадёжней — так и просидит, коченея,
На берегу... А ты?.. Ты будешь за ним следить до конца.

Лишь в стихах объятие вечно длится,
Поцелуй становится поцелуем,
Потому что трусость твоя — блудница —
Невозможным делает всё: воруем
У бессмертья, скрадываем мгновенья,
На лету, как пеночку, слабость ловим.
Обойди становища все, селенья —
Где найдёшь пристанище для любови?
Где найдёшь ручей, над которым Эхо
Безнадёжно мальчика провожала,
В самого себя влюблённого — вот потеха! —
И вода безжалостная бежала?
Ждать тут, знаешь, нечего. Над тобою
Над самим тяжёлую клонит крону
Ветер. Звёзды высыпали гурьбою
Побродить по неба ночному лону.
Ты глядишь на яркие эти очи
И себя не чуешь, не ждёшь признанья.
Лишь в стихах и память и жизнь короче
Дрожи губ, смятения, прикасанья.

Ты, в пузырь водяной запаянная,
Герметичная в самой себе,
Юность, чувственность неприкаянная, —
Только листик пристал к губе.
Красота, она — видишь — полая,
Словно стебель кувшинки внутри.
Сырость, глянцевость невесёлая —
Это зеркало хоть протри!
Хорошо тем стрекозам бешеным,
Вольным дуги чертить, кружа.
Понимаешь, на чём подвешена,
Ты, мерцающая душа!
Камыши, как ночная конница,
Тени ползают в глубине.
Вот, он ниже сейчас наклонится —
Пота капельки на спине.

Если тело застать врасплох душа не может,
Остаётся молчать или писать вирши.
Жаль упругой его смуглой кожи
И улыбки юной — "сим победиши!".
Ты же побеждаешь иначе:
День прошедший ведь как бы не существует;
Он был молод — что это теперь значит?
Только слово найденное волнует.
Потому что оно, словно стрекозка,
В янтаре застывшая, — вечно ново.
"Я люблю его" — это зарубка, бороздка:
Получается — "я люблю слово".
Потому что одно оно только и может быть плотью,
Мальчик же, милый мой Феогнид, лишь повод.
Мог бы стать, мог бы слиться, забыться... Отродью
Человеческому нужен кнут — довод.

Ах, Феогнид, одно случайное, до дрожи,
Касанье — не во сне, а наяву —
На том конце пути, на том конце (я строже
Быть должен) пропасти той (я переживу!).
Для чувства-лакомки воображенья мало
И мало опыта, оправленного в тот
Набор картинок, — сдёрни покрывало...
Но что-то скажет он — и сердце оборвёт.
И будет ложью спрашивать: хотела
Того душа твоя, куда пути
Ведёшь? — Мы знаем: Слово любит Тело,
А Тело — Слово, в силе, во плоти.
Жаль только, если эти два светила,
Блуждающие где-то тайно, врозь,
Сойдутся вдруг — природа им судила
Прожечь друг друга пламенем насквозь.

Твой бедняжка Кирн, небось, и не подозревает,
Что любовь чужая — уже ловушка,
Кое-как, наверно, слушает (увы — зевает),
Что ты там ему нашёптываешь на ушко.
С хамством ювенильным — о! — знаком немало.
Представляешь, как такие вот хитрецу Сократу
Нравились, особенно в тени, в тиши привала
Под оливой, снявши там туники или латы.
Это несерьёзно всё. Куда больнее будет
Отдирать лоскутьями привязанности кожу.
Глупый, глупый юноша, ну с кем ты вышел в люди!
Ах, он просто хочет, чтоб платили подороже...
Ну, не знаю вам, друзья, как — мне же стало скучно.
Видишь ли, на чувство не ответить невозможно.
Пусть хотя бы в строчках пребывают неразлучно
Эти двое, вслушивающиеся в себя тревожно.

Ионийских ласточек, что из глины
Строят гнёзда, мокрый комок в клюве
Принося, — вспомним, пока длинный
Вечер ещё тянется здесь в июле.
Ученик твой, кажется, забыл, что ты
Говорил ему, засмотревшись на купол
Небосвода, — точечки звёзд, ноты
Золотые высыпали... Кто ощупал
Этот весь огромный, безумный, ярый
Мир, нашёл в нём сцепленья, связки?
Склеивает ласточка моя две пары
Глиняных комочков слюной вязкой.
Если тебя любят, уже поздно
Сомневаться, выпутываться, решенья
Принимать. Зачем разорять гнёзда
И лишать птичек их оперенья?
Вот она летит — всё ближе,
Над тобой в небе пустом кружит.
Глупый, что же ждать ещё? — иди же,
Не упрямься, право грешно, — ну же!