| 1 (116)
Солнечный затылок на ладони
и подлёдных жил голубизна,
море Средиземное в Сидоне —
зелень глаз, весёлая сосна,
мускус, муза, мускул, маскулинный
смуглый рай в сияющем поту...
Что же нужно сделать с косной глиной,
чтоб создать раскосую тщету!
|
|
2 (117)
Чечевица Исава стальная, если
в кулаке зажать, то цикадой бьётся
и сравнимо с сердцем мерцает : "Весь ли,
весь ли здесь?.." — в жилетную щель суётся.
Симулятор жизни, не стимул. Жуткой
на груди лежит ледяной ракушкой.
А сперва казалась, конечно, шуткой —
заводной шкатулкой, ручной игрушкой.
|
| 3 (118)
Это только кажется: светила,
содрогаясь, съехали с орбит...
Жилу Афродита отпустила,—
и лежу, скважением пробит
полного и стыдного, как, знаешь,
суицид, блаженства, на краю
жизни... Кирн, ты тоже умираешь,
задыхаясь?.. Встретимся в раю?
|
|
4 (119)
" Я, сказавшее Ты, — написал мыслитель,—
кроме Ты, ничего не находит в мире —
и не ищет". Тыя и Яты слитей
лишь ледышки ангельских тел в эфире —
серафимы рая в гареме Бога.
Но, утратив плоть, и они разъяты
на Оно; они ведь — "они", их много...
Верю только в Тыя, сыночка Яты.
|
| 5 (120)
О, малыш, когда произношу я
шире мира реющее "ты",
кажется, что ширится, бушуя,
весь ночной гербарий немоты;
вся его алмазная структура
этим "ты" земным распалена;
лишь одна онегинская дура
холодна — доступная луна.
|
|
6 (121)
Как мне нравится после всего того, что
ты со мною делал, что я с тобою
вытворял, лежать... Ах, любовь ведь — почта:
ей не важно — розовой, голубою
назвалась, а важно, чтоб голубиной,
милый Кирн, была — ворковала, чтобы
на плече спала... Спи. Смешно турбиной
без нее, голубки, вращать утробы.
|
