| 3 (21)
Даже больше Юджина я хочу, чем
Розалину, ставшую на колени
и раскачивающуюся на бамбучьем
изумленьи, мленьи его, томленьи.
Даже больше — Джима (штанов в помине
нет — и "la" детсадовское отпето),
Джине, Джине делающего, ах, Джине
в такт волне накатывающейся влупетто.
|
|
4 (22)
Вижу, вижу — глазом косишь туда, где,
словно лев с ягнёнком, лежат в эдеме
(состраданье в жарком дрожит смарагде!)
Джим и Юджин — голые, на тандеме...
Вот бы, вот бы Юджина нежить сзади,
одуреть бы в пальцах бесстыжих Джимми —
и, быть может, в полной, сквозной усладе
замереть, расплавиться между ними!
|
| 5 (23)
Розалина-всадница, жеребца-
Джима жадно мнущая между ляжек:
влажный цокот, липкая цель, пыльца,
оглушённый всхлипами южный пляжик,
малолетний ельничек... Завиток
с завитком свивается то и дело...
Электролиз? Словно бы сильный ток
пропустили боги сквозь оба тела.
|
|
6 (24)
Сада сады — поза и Роза,
лозы и лазы... Прозу листай! —
В каждом завое — слёзы Делёза,
грёзы Гренуя, бартобатай...
Сены солома. Рона — из крана.
Сербскохорватский Ираноирак.
Раны Вероны. Сперма Урана.
Афродитийский роящийся мрак.
|
| 7 (25)
Словно свист пернатый в груди увяз —
и психея Стикс переходит вброд,
а Эрота Танатом звать как раз...
И глаза — любовь. И конечно — рот.
И конечно — ухо... Услышь, услышь:
шевелится страх за гардиной слов —
и шуршит бумажкой моей, как мышь.
Потому что правильно: смерть — любовь.
|
|
8 (26)
Или, в масле плавающим, лень им
полотном укрыть соблазн и пыл,
чтоб сплетеньем ланьим и оленьим,
словно слепок, мозг слепой не плыл?
Ах, не знаю, кто олень там, кто там
лань — кто льнёт, кто липнет, как юла...
Но Гермесом Трисмегистом Тотом
эти все предписаны дела.
|
| 9 (27)
Лишь эгейской бусиной пытливой
глянешь в смугло льющийся "Playboy" —
что там, что там, что там под оливой? —
как в лесу гуляет слон с трубой...
Ах, в тосканской вьющейся ложбине —
башенка-Пистоя!.. У меня
что-то с мозгом... Фавна Барберини
вспомню, Антиноя и коня.
|
|
10 (28)
Соплячок горячий — в одной цепочке.
Нет, давай и её мы расцепим, ну же!
Даже, кажется, печень твою и почки
я хочу — сверх прочих чудес, снаружи
глупо произрастающих — трогать; плёнок
перламутра касаться, затворниц мрака;
и твоё сердечко держать, ягнёнок —
братец-агнец ссунчика-Исаака!
|
| 11 (29)
...И арбузные лёгкие, с жемчугами!
И трахею круглую!.. Позовите
санитаров, со связанными ногами
увезите в Сербию, усыпите!
Ах, Эрот, прости. И прости, Венера.
Только прошу высечь на белом камне:
"Я любил пшимерного пионера.
Он был словно, знаете, сын полка мне".
|
|
12 (30)
Стоит вынуть штырь из гнезда — и брюки
опадут, как стены тюрьмы при взрыве...
Стоит плавки скинуть... Я эти трюки
так люблю! Ладонь в золотистой гриве,
золотой загривок, игривый мускул,
тёмный диск соска на ребристой глади,
трепет смуглых волн и живых корпускул —
словно вновь рождён я в родной Элладе!
|
| 13 (31)
Как у этих синих штанов, у нашей
страсти, Кирн, изнанка белее снега:
та же, что и у тех, кто лежит с Маняшей
или Нюшей, кому из-под юбки нега
жарко-жарко дышит, кто любит козьи
теребить висюльки (пастушьи нравы!).
Ну, смешно ж у санок делить полозья,
укоряя левые: вы не правы.
|
|
14 (32)
Плачьте, плачьте, Музы, размазывая по скулам
крокодиловы слёзы; погонщик Аона дочек,
Козопас, прослезись, разрыдайся, заёрзай стулом —
позабыли с мальчика жёлтенький снять носочек!
Так, в одном носочке, и гладили без оглядки,
целовали, ушко прошептали — и тут лишь, на передышке,
отрезвев, заметили: вот он! — сквозит на пятке
и съезжает разнеженно на лодыжке.
|
| 15 (33)
Э оборотное или фиту, скорее,
напоминает ладная, молодая
плоть — Эфиопию потную, Эритрею,
Элефантин, Элевсин, — когда я,
милый дельфин, обнимаю эти
стены, плыву в полусонной лодке,
а заоконный ночной Лоретти
держит горошину в нежной глотке.
|
|
16 (34)
Мое имя фитой отворяет губы.
Ну, давай поищем, где буква эта
у тебя на теле... Не надо лупы...
Что завидней участи буквоеда?
Букволиза?.. Видишь: ты — раб клеймёный
мой. Взгляни: вот строчная, прописная...
Снова, снова строчная! Умилённый,
что ещё мне сделать с фитой, не знаю.
|
| 17 (35)
Как петергофский тритончик, пасти
водопроводной закрыть не в силах,
держишь жемчужную спазму страсти,
паузу в железах, в жилах милых,
млеющих; как затяжной ныряльщик —
с перлами воздуха в бронхах, гладкий,
гибко-подводный... Люблю, мой мальчик,
стонущий этот твой выдох сладкий.
|
|
18 (36)
"Ах!" слетает с уст — и воском талым
мальчуган обрызгивает лён.
С жемчугом сравню ещё, с опалом,
хоть пронзён стрелой — не ослеплён.
И у Кирна тоже под лопаткой —
севастьянов скважистый огонь...
Ох, растёт орешник — гладкий, сладкий,
судорожный, трепетный... не тронь!
|
| 19 (37)
Птицам — смерть. Но рыбам — красноглазым,
слизистым — Твой ливень проливной
страшен ли? Где Промысел и разум?
Чем так любы хариус и Ной?..
Мы — не рыбы. Пёрышко и коготь,
крепкий клюв, Эрот, мне нарасти,
чтобы нежно крылышком потрогать
мальчика — и в горы унести.
|
|
20 (38)
Завтра сходим в лавку и купим фляжку,
виночерпий, а вечер на то и дан нам,
чтоб открыторотую неваляшку
с минаретом сравнивать и бананом,
со слоном трубящим, поднявшим хобот...
Трикотажной ласточкой как такую
зачехляли пушку?.. Военный опыт
только вспомню, милый, — и атакую.
|
| 21 (39)
Загорел. Даже стали соски бледнее
тетивы с весёлой щербинкой оспы.
Дай пушок пахучий вдохну под нею!—
лью в горчичную дырочку уха просьбы...
Негативчик, летейская тень от плавок —
всё, что от городского тебя осталось.
Язычок твой щёлкает слаще славок, —
незнакома, жаворонку, усталость.
|
|
22 (40)
Дай запру соловушку ртом... Или он —
мы решили — жаворонок?.. Ах, эти
орнитологи (помнишь ли, Кирн?) в счастливом
ещё акте — щепкинском, на рассвете!
Во втором?.. Какой, чёрт возьми, куперник
неумолчный! Трубочкою его ты
научился ль свёртывать?.. Ужас Герник
и Помпей — предутренние зевоты.
|
| 23 (41)
Ах, Верона за любым нас поворотом
сторожит, за складкой прячется любой!
Лишь в твоём ещё сознаньи желторотом
то, что называется "судьбой",
"роком", полуспит, как соль морская
в потнолобой солнечной волне, —
то, что, угрожая, не пуская,
колется, скрипит крупицею во мне.
|
|
24 (42)
Орнитологические споры на заре: не соловью ли
судорожный перл принадлежит? Не соловью?
Жаворонку? Жарки препирательства в июле,
лепет слеповатый: "I love you..."
Выпорхнет Ро(mea!) из-под одеяла
(или, Кирн, Джульетта стриженая — ты?)
на балкон... Не жала с ядом, но овала
поцелуя жалобные просят животы.
|
 |
|
25 (43)
Как люблю тебя — заледенелого
(с капелькой росы, не знаю, или...),
мраморно-легко-остекленелого
сразу, как Суворов в Измаиле!
Словно льдину бело-розоватую
с голубой прожилкой поджигая
(плюс синица!), руку вазой радую —
севрская какая, дорогая!
|
